Издательство Instytut Literacki («Литературный институт») — которое кроме «Культуры» выпускало также Zeszyty Historyczne («Исторические тетради») и, естественно, книги — прочно обосновалось в подпарижском городке Мезон-Лаффит, откуда и взялось название, под которым журнал был всем известен: парижская «Культура». Там жил и работал маленький коллектив, собравшийся вокруг Ежи Гедройца. Их дом, как написал один из лучших авторов «Культуры» Константы Еленский, имея в виду трудные условия жизни, представлял собой «нечто среднее между кибуцем, монастырем и фаланстером».
Гедройц был первым главным редактором «Культуры» и оставался на этом посту до самой смерти. Можно сказать, что он был редакционным самодержцем, обладавшим, как он сам о себе говорил, «аподиктической настроенностью». Относительно редакции и своей роли в ней Гедройц не оставлял ни малейших сомнений — например, в ответе одному журналисту:
В редакцию входят редактор Ежи Гедройц, редактор Гедройц Ежи, Ежи Гедройц, главный редактор, Гедройц, Ежи и другие члены редакции «Культуры».
Но именно эта «настроенность» позволила ему в таких условиях и с таким малым числом сотрудников совершить тот огромный труд, каким было издание «Культуры», выходившей больше полувека, книг, журнала Zeszyty Historyczne, специальных номеров на русском, немецком, белорусском, чешском и словацком языках.
В период своего расцвета «Культура» выходила тиражом около 7000 экземпляров и имела подписчиков почти во всех европейских странах за пределами соцлагеря.
В страны соцлагеря, главным образом, конечно, в Польшу (хотя отчасти и в Украину и, вероятно, в Россию), «Культура» тоже доходила, но нелегально, контрабандой — и бесплатно, что ложилось серьезным грузом на бюджет издательства.
К этому следует прибавить издание книг — занятие необходимое, но обычно неприбыльное. Единственным исключением стало издание «Доктора Живаго», который разошелся тиражом 15 тысяч экземпляров.
Сам Гедройц, собственно говоря, статей не писал.
Редактор не должен писать в своем журнале. Редактор — это режиссер. А режиссеры редко бывают хорошими актерами.
Но, что оказалось важнее всего, его трудности с писанием и, как ныне говорят, «коммуникацией», превратились в высочайшие редакторские достоинства. То, что он сам, за малыми исключениями («Заметки редактора»), не писал, дало ему огромную свободу открывать и верно оценивать таланты других. То, что мешало ему в непосредственных контактах с людьми, привело к тому, что он написал колоссальное количество писем.
Переписка Гедройца, прежде всего с Юлиушем Мерошевским, но и с другими его важнейшими сотрудниками и авторами (Витольдом Гомбровичем, Ежи Стемповским, Мельхиором Ваньковичем и др.) —наряду с 637 номерами журнала, ежеквартально выходившим Zeszyty Historyczne и издававшимися книгами — была плавильным котлом идей «Культуры», а сегодня стала сокровищем и в некотором смысле надеждой польской культуры.
Авторы «Культуры» представляли собой очень странную «стаю». На протяжении своего существования «Культура» напечатала около двух с половиной тысяч авторов, представлявших пять поколений, однако круг настоящих, более или менее регулярных сотрудников был куда у́же: он насчитывал, может быть, три десятка имен. Попасть на страницы «Культуры» и прочно там закрепиться было нелегко. У Гедройца были очень высокие формальные и интеллектуальные требования.
Кроме маленькой группы, которая работала на месте, в Мезон-Лаффите, даже самые близкие авторы «Культуры» были рассеяны по всему свету. Они были отовсюду — из Польши и эмиграции, представляли различные традиции, а также «пережитки прошлого», но важен был только ум и талант — что и как они могли сказать. Поскольку у Гедройца была страсть искать молодых или старых, но способных, талантливых авторов (и было везение их находить!), то он собрал вокруг себя не кого попало, а лучшие перья и умы демократической эмиграции. Это и уже упомянутый Мерошевский, Юзеф Чапский, Густав Херлинг-Грудзинский, Чеслав Милош — задолго до Нобелевской премии, Витольд Гомбрович — несостоявшийся нобелиат, Стемповский, Еленский, М.Вронский — псевдоним Войцеха Скальмовского, Кшиштоф Помян, один из самых близких сотрудников Гедройца (соавтор его «Автобиографии в четыре руки» — пока что единственной серьезной, хотя и не доведенной до конца, биографии Гедройца). К этому списку следует добавить самого Леопольда Унгера, а также Михаила Геллера, который из номера в номер писал для «Культуры» (под псевдонимом «Адам Кручек») обзоры советской, а под конец — и уже под своей фамилией — российской печати. (примечание редакции)
Все старались быть объективными, но никто не был нейтральным. При условии, что автору действительно было что сказать, Гедройц, уважая чужие мнения, открывал страницы журнала и тем, чьи взгляды были непопулярны или разделялись только меньшинством, а главное, расходились с мнением самого Гедройца и редакции, даже если приходилось отметить это специальным примечанием или комментарием.
Для писателей и публицистов «Культуры», свободных от цензуры в любой ее форме, не было запретных тем.
Иначе говоря, на протяжении сорока с лишним лет «Культура» была единственным польским периодическим изданием, где поднимались темы, которые в других органах печати душила либо цензура, как в социалистической Польше, либо предрассудки и мифы, как в эмигрантской прессе.
Особого внимания заслуживает бескомпромиссная позиция «Культуры» и Гедройца по отношению к еврейской теме и польскому антисемитизму. В этом щекотливом вопросе, отягощенном прошлым, «Культура» представляла самое лучшее, что было в польской мысли.
Была ли какая-то линия «Культуры»? Не было. Была догма «независимости любой ценой», включая независимость финансовую, которая, по мнению Гедройца, не только давала гарантию полной свободы слова, не зависящей ни от какого нажима извне, но и создавала кредит доверия у читателей. Не было также никакой кодифицированной и обязательной программы. Программа, по мнению Мерошевского, — это «воздушный шар красивых фраз, носящийся над пустыней мысли». Это, конечно, шутка. Однако «Культура» не имела и не предлагала никаких готовых решений. Линию, программу, решения «Культура» желала и, пожалуй, сумела заменить дискуссиями, поисками решений и, наконец, выработанными этим путем убеждениями.
Так было, например, в отношении одного из центральных вопросов, касавшегося ориентации «Культуры» в целом и ее отношения к социалистической системе, который сжато можно выразить как дилемму «эволюционизм или революционизм». Об этом писал в 1968 году Юлиуш Мерошевский.
Наше кредо, — свержение коммунизма. Хорош любой метод, который ведет к этой цели... На страницах «Культуры» есть место как эволюционистам, так и революционерам, поскольку их объединяет общность цели. Наша программа — перестройка Советского Союза и введение демократии в Восточной Европе.
Таким образом, «Культура» была журналом без раз и навсегда написанной программы, но в то же время — журналом без иллюзий, без предрассудков, без запретов, журналом нонконформистским, иногда даже преувеличенно; она боролась с национализмом, шовинизмом, остракизмом, клерикализмом, антисемитизмом — всеми польскими национальными фобиями. И если бы кредо «Культуры» официально существовало, оно звучало бы примерно так: независимая, демократическая, светская, терпимая и образованная Польша.
Миссия Гедройца и его «круга», как он называл своих сотрудников, — спасение польской культуры и здравого разума, уважения к тем нескольким ценностям, которые лежат в основе нашей цивилизации.
Пожалуй, это и сделало «Культуру» невероятно важным фактором в формировании облика польской интеллигенции.
С первого номера «Культура» считала, что судьба Польши неотделима от судьбы Европы. Стоит привести слова из статьи Мерошевского 1954 года — пожалуй, самой важной, какую он когда-либо написал.
Тезис Бисмарка, гласящий, что абсолютный суверенитет есть конечная цель национальных чаяний, сегодня стал анахронизмом. «Культура» исповедует мнение, что свобода — это высшая цель, которой все должно быть подчинено. Первый вопрос в политическом букваре — это не: «будет ли Польша независимой?» но «будет ли завтрашний мир миром свободных людей?» Независимость Польши (между Россией и Германией), рассматриваемая в отрыве от проблемы радикальной перестройки международной и в особенности европейской системы, — греза из потустороннего мира.
И в этой новой, радикально, как гласила «Культура», перестроенной Европе, которую журнал с самого начала отождествлял с развитой рыночной экономикой, прогрессом и демократией, Польша должна играть роль, несоразмерную ее географическим размерам или экономическому потенциалу. Польша должна стать центром великих — в масштабе большого региона Европы — геополитических преобразований, основанных на союзе с соседями, прежде всего со свободными, независимыми и демократическими Литвой, Беларусью, Украиной и, разумеется, такой же Россией.
Когда полвека назад «Культура» такое писала, самые трезвые специалисты крутили пальцем у виска. А сегодня... Достаточно привести один, но принципиальный пример величия и размаха мысли Гедройца. Идя наперекор всему польскому обществу — в Польше и в эмиграции — «Культура» еще в № 11 за 1952 год (!) опубликовала письмо священника Юзефа Маевского, где был брошен лозунг сознательного — а не под советским нажимом — отказа Польши от Львова и Вильнюса. Маевский объяснял, что полякам следует понять: их судьба неотделима от судьбы украинцев и литовцев, и они не могут защищать свои претензии на границу по Одеру — Нейсе, не признав основательность претензий своих украинских и литовских соседей на Львов и Вильнюс. Ксендз Маевский из далекой Южной Африки писал тогда в «Культуре»:
Литовцы никогда не забудут о Вильнюсе, украинцы не отдадут нам Львов. Пусть литовцы радуются своему Вильнюсу, а во Львове пусть развевается желто-голубой флаг. Наверное, тогда у наших соседей с севера и востока возникнет к нам доверие. При сотрудничестве Литвы и Украины федерация Центральной и Восточной Европы станет совершившимся фактом.
А когда в январе 1953 года «Культура» печатала письма, резко полемизировавшие с ее позицией по вопросу Львова и Вильнюса, то прибавила к ним комментарий, в котором «во избежание недоразумений» еще раз сформулировала свою неизменную точку зрения по этому вопросу.
Интеллектуальная биография Гедройца, который умер на 95-м году жизни, не переставая работать, не вмещается в этот короткий текст. Поэтому скажем крайне сжато: это был визионер и неподкупный моралист в смысле полного приоритета интересов Польши. Но в то же время это был замечательный редактор.
Для Гедройца, родившегося в начале XX века, важным было только печатное слово, которое, по его словам, в восточной части Европы обладало огромной, прямо-таки магической силой воздействия.
Если бы Гедройцу пришлось начинать заново сегодня, он наверняка признал бы охват телевидения и Интернета, но 50 лет назад, хотя и понимая роль радио и ценя, например, «Радио Свобода/Свободная Европа», которое, в частности, знакомило польских слушателей с «Культурой», он, наверное, был прав в отношении той магии, с какой печатное слово воздействовало на поляков. Место «Культуры» в истории Польши полностью это подтверждает.
Как всякий истинный патриот, Гедройц был постоянно недоволен ходом дел в Польше. Этим неизменным состоянием разочарования и неудовлетворенности следует объяснять его категорический отказ от поездки в страну, не говоря уж о возвращении навсегда — даже в гробу. В сентябре 1991 года Гедройц поручил мне поехать в Варшаву на открытие первой в Польше выставки «Культуры». Перед отъездом, зная, что меня ожидает, я спросил его, что мне говорить всем, кто сочтет — и справедливо, — что в этот день выступать в Варшаве от имени «Культуры» следует Гедройцу, а не мне или любому другому. Вот наш диалог:
— Как мне объяснить ваше отсутствие?
— Скажите им, что я приеду, когда в Варшаве будет демократически выбранный Сейм, будет принята демократическая конституция и уже не будет советских или российских войск.
— А когда все это уже наступит — приедете?
— Тогда, скажите, подумаю...
Так и не поехал. Похоронен на кладбище в Мезон-Лаффите.
Распространение «Культуры» в социалистической Польше, что излишне объяснять, было запрещено. Ее номера в первую очередь искали на границе таможенники и пограничники. Тем не менее она в Польшу попадала и нелегально расходилась, что требовало от тех, кто ее привозил, не только храбрости, но и немалой фантазии.
Несколько номеров удалось провезти, так как на обложке был напечатан портрет Рокоссовского, а в качестве издателя фигурировало парижское Общество друзей Ванды Василевской. Другие, например знаменитые в Польше крохотные издания (меньше карманного формата), доставлял... ветер — на воздушных шарах. Множество экземпляров «Культуры» прибыло в Польшу в рюкзаках молодежи, которая не боялась рисковать и нередко платила за это тюрьмой.
В целом экземпляров в Польшу попадало не очень много, но это скорее повод восхититься тем, сколь несоразмерным физическому объему было влияние «Культуры» на мышление поляков и их выбор позиции.
У каждого экземпляра было много читателей. Прежде всего журнал попадал в среду интеллигенции, оказывавшей влияние на остальное общество; содержание «Культуры» передавала «Свободная Европа», несмотря на глушилки имевшая большое влияние в Польше; «Культуру» перепечатывали — лучше или хуже: иногда это были отдельные статьи, переписанные на машинке через копирку, иногда целые номера в приличной обложке и с хорошим качеством печати, выпущенные независимыми издательствами. И журнал попадал не только в Польшу. Когда в 1991 году я впервые в жизни был в Киеве, несколько человек узнали мою фамилию, потому что знали меня как постоянного автора «Культуры».
О «Культуре» уже написаны книги, сотни научных работ. Однако если бы я захотел определить какую-то главную или одну из главных ведущих идей «Культуры», то сегодня сказал бы, что одна тема проходит через всю историю журнала: Польша и Восток — говоря точнее, Гедройц и парижская «Культура» как источник вдохновения и осуществления польской восточной политики. Эту линию можно начать хотя бы с приведенного мною знаменитого тезиса о Вильнюсе и Львове, а закончить последним, сентябрьским номером «Культуры» 2000 года, где содержится, в частности, анализ причин, почему Россия не может, даже если бы очень хотела, блокировать новое, на этот раз «массовое», расширение НАТО за счет стран Балтии и еще четырех государств Центральной и Восточной Европы…
Однажды на каком-то авторском вечере уже в демократической Варшаве кто-то спросил меня, как я могу в самом сжатом виде определить историю моих отношений с «Культурой». Я ответил, что с «Культурой» в моей жизни было так, как с лунной программой «Аполлон» в жизни американцев. Успех состоял не в том, что благодаря «Аполлону» Нил Армстронг поставил ногу на Луну, а в том, что человек смог наконец-то посмотреть на Землю издали. От всей души приглашаю вас в путешествие на Луну с помощью «Культуры» — не пожалеете.
Текст был опубликован в «Новой Польше» №9/2005.
